— Не надо со мной играть, Том. Что ты собираешься делать? Позвонить ему?

Том выдержал долгую, долгую паузу.

— Нет. В тот раз я тоже этого не сделал.

В ней затеплилась надежда. Так, значит, Том видел ее в доме отца. Он не сказал Севиллу и не стал за ней следить. До нее наконец дошло. Потрясающе — Том помогал ей.

— Я не думаю, что тебе удастся выбраться, — продолжал он. — У него полно людей, желающих поймать собаку и получить вознаграждение. Все вокруг перекрыто. Вам обоим было бы безопаснее, — Том кивнул на Дамиана, — если бы ты просто отдала ему пса.

Элизабет — вся в грязи, напуганная и взвинченная — по-прежнему мешкала: ей нужно бежать, но она, кроме того, отчаянно хотела, чтобы этот человек ее понял.

— Том, скажи, есть ли на свете такая вещь, за которую ты отдашь все? Что-нибудь такое, с чем твое сердце отказывается примириться? Если бы мы с тобой поменялись местами, вот прямо сейчас, и ты был бы мной, а Дамиан был бы той единственной вещью, — что бы ты стал делать? Что бы ни случилось; я сделала все, что могла, и оно того стоило. Потому что так было надо.

Он смотрел ей в глаза и обдумывал ее слова. А после долгой паузы кивнул на дорогу.

— Иди, — сказал он.

Элизабет подозрительно нагнула голову, не в силах поверить.

— Мне жаль, что я в этом участвую, — объяснил Том, — мне не нравится, как он поступает с тобой. Это неправильно.

Элизабет внезапно почувствовала, что очень, очень любит помощника Севилла. Уже собравшись уходить, она обернулась еще раз:

— Том, у вас с Дамианом есть два общих качества: добрые сердца и вы оба заслуживаете лучшего.

Том почти улыбнулся.

— Может, у тебя и получится сбежать, — сказал он, — но у тебя нет еды, нет денег. Как…

— Я не знаю, Том. Правда, не знаю. Не знаю, что смогу сделать, но зато прекрасно знаю, чего не смогу.

Где-то на шоссе загудел автомобильный мотор. Элизабет дернулась.

— Подожди.

Девушка быстро обернулась. А если… если он просто отвлекал ее внимание? Как же можно быть такой тупой! Он же второй номер Севилла! Почему она решила, что он ей поможет? Том смотрел в землю. Казалось, ему было трудно.

Это ловушка.

Она в тревоге огляделась, ожидая увидеть за деревьями Севилла. Том протянул ей из машины руку. В ладони были деньги.

— Вот, держи, — просто сказал он.

Элизабет выдохнула так резко, что пряди волос взлетели у нее надо лбом. Она подошла и взяла деньги. Долго смотрела ему в глаза. Серые, как у Севилла, — но совсем не такие. И смотрели они на нее иначе. Ей вдруг стало очень одиноко и захотелось его обнять.

— Спасибо.

— Просто это неправильно, вот и все, — сказал он. — Если ты выберешься отсюда — как-нибудь, — приходи на мыс за полями фильтрации. По вечерам. Если поднимется ветер… — Он опустил глаза. — Ну, знаешь, вдруг понадобится что-нибудь.

«Да он стесняется… — Элизабет наморщила лоб. — Если поднимется ветер? Хм…»

Звук мотора приближался. Обогнув машину, они с Дамианом бросились в густой подлесок. Том прав: если Севилл мобилизовал против нее добровольцев-охотников, она не сможет проскользнуть мимо них днем. Ее план теперь не сработает. Нужно спрятаться где-нибудь и дождаться ночи. Девушка надеялась, что они решат, будто она не смогла пересечь дорогу на глазах у Тома, и сосредоточат поиски на той стороне, ближе к дому Барбары. Спасибо солнцу за то, что оно взошло и стало немного теплее. Она медленно шла за полосатым питбулем через лес, снова и снова прокручивая в голове странный разговор с Томом и вспоминая чувство, возникшее, когда она посмотрела ему в глаза.

глава 15

Для Дамиана жизнь внезапно и стремительно изменилась к лучшему. Они шли уже много часов, и, к его удовольствию, Элизабет не собиралась возвращаться. В клетке Дамиан жестоко страдал. Любой собаке, решеткой отгороженной от природы, невыносимо тяжело, и понять это могут очень немногие люди. Но теперь Дамиан и Единственная шли по осеннему лесу, и все в его мире было правильно.

Утро для него выдалось ужасное. Когда приехал Севилл, Дамиан уже начал неохотно подчиняться его командам, но вмешалась Элизабет. Разыгралась жуткая сцена, и полосатый питбуль просто не знал, как ему поступить. Вопрос лояльности был слишком сложен для Дамиана: он чувствовал неодолимую потребность подчиняться обоим этим людям. Однако Севилл завоевал его преданность, безжалостно используя электрошок, а Элизабет владела его сердцем благодаря чему-то более сильному.

В итоге Дамиан уходил все дальше и дальше с Единственной, открыто бросив вызов их вожаку, альфе. Немыслимое дело. Однако он был собакой, а бежать по лесу так приятно, и такие могучие, прекрасные, опьяняющие запахи обрушились на него, что он скоро забыл о своей непокорности. Прохладный тенистый лес глубоко волновал его, и впечатления от прошедших недель с Севиллом стирались. Да и как было не забыть этот кошмар, если даже запах травы на ботинках альфы заставлял собачью душу корчиться от тоски. Теперь же он бежал по девственному лесу, и сердце его пело от счастья.

Среди этих высоких серых стволов предки чувствовались едва ли не зримо — они приветствовали его. Природа была ему Отцом и Матерью, а он был с нею вечно и неразрывно связан. Пес бежал, окруженный сотнями запахов, чувствуя, что возвратился домой. Он ощущал лес так, как не мог чувствовать человек.

Но все-таки лес — не дом ему.

Дамиан не был диким зверем — он был собакой, уникальным существом среди всех видов земных, и место его — рядом с людьми, а не в лесу. В начале времен его предки установили мистическую связь с человеком, и теперь узы были еще сильнее тех, что они ему передали. Невыносимая боль утихла в его душе, когда он попал в лес, но Дамиан, не колебался бы ни секунды, пожелай Элизабет увести его отсюда. Его место — рядом с Единственной.

Так они убежали вместе в этот осенний восхитительный день, куда — не знали, да это было и не важно. Они брели медленно — прошло уже несколько часов. Солнце пробивалось сквозь кроны, светило ярко, но согреться удавалось, только когда они находили места, укрытые от сильного ветра, поднявшегося после полудня. Ночью выпал иней; он не смог заморозить лесные растения, но стало ясно, что лето ушло и на пороге зима. Дамиану хотелось поскорее насладиться дарами осени и подготовиться к приближающейся зимней смерти. Большие яркие кленовые листья, кружась, падали с деревьев, с тихим шепотом опускаясь к подножиям стволов.

Дамиан снова нашел маленький ручей, и они двинулись вдоль русла. Два часа спустя, продравшись сквозь почти непроходимые заросли, они наткнулись на глубокое длинное ущелье, где тонули любые звуки. Пахло солью, где-то кричали морские птицы — девушка и пес вышли к краю земли, хотя большая вода еще не показалась.

На илистом берегу Элизабет нашла укромное место, где среди огромных папоротников и поваленных деревьев беглецы могли сидеть в совершенном уединении. Отсюда они успели бы заметить погоню. Укрывшись от ветра, Элизабет и Дамиан прижались друг к другу, чтобы согреться. Терпеливый пес лизал свои израненные лапы — за последнее время они стали мягкими, как у всех лабораторных собак.

За весь день только один человек прошел по дикому пляжу, не заметив друзей, укрывшихся на крутом склоне. Элизабет что-то говорила Дамиану, но не требовала, чтобы он слушал внимательно, и он не слушал.

Они просидели до захода солнца. Сквозь трели ручья из ущелья Элизабет напряженно ловила любые отзвуки. Дамиан отдыхал рядом, пытаясь понять, что ее тревожит. С темнотой опустился и холод осеннего вечера. Дамиан так долго прожил в помещениях с постоянной температурой, что шерсть его стана тонкой и уже не годилась для жизни на улице. К тому же в последний раз он ел почти сутки назад и теперь был голоден.

Он поднялся и встал напротив девушки, пристально глядя на нее.